Время уныния ещё не пришло. Великая толерантность (пятница)

Великая толерантность (пятница)

И снова совещание. Последнее совещание на этой неделе. Представительное и очень важное. Будто бы именно сегодня, в пятницу, именно сейчас, после обеда, мы можем решить наиболее животрепещущие наши проблемы, принять исторически значимую резолюцию, найти принципиально новый путь.

Это у нас болезнь такая — всю неделю мы можем оттягивать, забывать об этом важном, не вспоминать о нём, пускать всё на самотёк. Но обязательно в конце недели, в пятницу, в тот момент, когда все нормальные люди подытоживают результаты очередного бесполезного отрезка своей никчёмной трудовой деятельности, кому-то там, наверху, приходит в голову мысль, что нельзя уходить на выходные, не решив такого-то вопроса, в его глазах — важного и значимого. И настаёт время Его Величества Совещания, Оно призывает к себе на службу, овладевает нами, нашими помыслами, забирает наше время.

Впрочем, — я оглядел коллег, присутствующих в зале, — по-моему, они особо не переживают из-за этого. Каждый из них сейчас думает, прежде всего, о том, как он проведёт предстоящие выходные, а до самого совещания им нет дела.

Видимо, Лисицын тоже уловил всеобщее настроение, потому что перешёл в стремительное наступление.

— Сидеть вот так, как вы, и ничего не делать — это крайне непозволительная для нас роскошь, — вещал он нравоучительным тоном, — осталось совсем чуть-чуть, через пару дней начнутся праздничные мероприятия, а у нас практически ничего не готово.

Важное. Я задумался над целью совещания и поймал себя на мысли, что мы ничем не отличаемся от тех подростков, которых я вчера видел в трамвае. Подобно им, обсуждающим модные солнцезащитные очки и цену на них, мы сейчас занимаемся почти тем же. Вместо того чтобы посвятить себя чему-то действительно важному, выбрать целью что-то истинно значимое, мы сидим и обсуждаем детали праздника, единственным смыслом которого является пиар компании, а, следовательно, увеличение её доходов, повышение благосостояния её владельцев и так далее.

Как-то это всё низко, — подумал я. — Низко и пошло.

Моя идея о том, что никто никому ничего не должен перерастала в нечто большее. Это была уже целая теория — теория независимости и абсолютного взаимного наплевательства. Быть равнодушным к повседневности, к обывательщине, к тому, что нам навязывают, — разве это плохо? Не это ли проявление той самой толерантности, о которой так много говорят в последнее время? Толерантность — это терпимость к другому мировоззрению, к иному взгляду на вещи, а путь к терпимости — это и есть равнодушие, непредвзятое индифферентное отношение к объекту, это мирное созерцание того, чьи идеи не разделяешь, чьи мысли тебе чужды.

Пятница — самый подходящий день для того, чтобы подвести жирную черту, встать на ступень выше, и, кажется, я был готов сделать этот решительный шаг.

— Тим, ты опять отвлекаешься! — с нескрываемым раздражением сказал Саша.

Я поднял голову и посмотрел на него. Он напоминал мне школьного учителя, строгого и напыщенного, того, кого прервать и ткнуть носом в его недоработки и прегрешения решительно невозможно. Мелкого божка — вот кого он мне напоминал, удельного князька, самодовольного и упитанного. Первый среди последних, главный в обществе, лишённом лиц и личностей, в убогом бассейне, не море, не океане, а именно бассейне, или даже луже, наполненной безликим планктоном.

— Извини, — по инерции ответил я и попытался изобразить на лице сожаление. — Я слушаю.

Но Саше было мало, ему нужно было на ком-то отыграться, он жаждал жертвы для самоутверждения, мишени, которую можно расстрелять, безнаказанно и безжалостно, и таким образом показать, кто тут хозяин, и я сам предоставил ему такой шанс.

Он принялся разглагольствовать о нашей миссии, о целях компании, о том, что мы все хотим ей помочь, дабы оправдать доверие, оказанное нам…

— Ты ведь любишь нашу компанию? — заключил он, обращаясь ко мне. — Ведь ты же хочешь помочь?

Это стало последней каплей. Мне окончательно надоело — лицемерие, невозможность выразить своё истинное мнение, пресмыкательство и угодничество. Мне стало решительно безразлично то, о чём он говорил всё это время, на меня разом накатилась усталость от всего этого, и я тихо сказал:

— Знаешь, если честно, то нет.

Я видел Сашу удивлённым, я видел его утомлённым, сконфуженным, обескураженным — каждый раз, когда он изображал одно из этих выражений, это что-нибудь да значило, для чего-то было нужно. Именно — изображал, потому что я думаю, что Лисицын — матёрый пиарщик, а значит — хороший актёр, и своих настоящих чувств выказывать он не будет.

Но я никогда не видел его униженным, уничтоженным, убитым наповал метким выстрелом, искренним словом. Он обмяк. Сашины глаза заметались в бешенстве и растерянности оттого, что он никогда не сталкивался с подобным явлением, он даже в мыслях не мог предположить гипотетическую возможность возникновения такой ситуации. Он был не готов, ему никто не рассказывал, не предупреждал, что такое бывает.

— Саш, — продолжил я, желая ещё чётче обозначить свою позицию, объяснить её суть, — мне это неинтересно, поэтому у меня нет желания этим заниматься. А кроме того это не входит в круг моих должностных обязанностей, поэтому я не обязан это делать.

В зале раздались сдавленные смешки, кто-то в открытую выражал одобрение и солидарность со мной — коллеги показывали мне сжатый кулак с поднятым вверх пальцем, восхищённо хлопали глазами, кивали головой в знак согласия.

Саша же покраснел, открыл было рот для того, чтобы что-то сказать, но не нашёлся и закрыл его обратно, словно рыба, выброшенная на берег, которая хватает неведомый ей воздух. Саша был смешон, и, как на прошлом совещании, мне стало его жаль.

— Извини, если не оправдал твоих надежд, — добавил я и опустил глаза, не в силах смотреть на него.

— Может быть, — наконец, выговорил Лисицын, — тебе вообще неинтересно наше совещание?

— Нет, неинтересно, — подтвердил я.

— Тогда, может быть, тебе нет смысла тут больше находиться?

— Пожалуй, что так.

— В таком случае, не задерживаю тебя больше…

Я встал, схватил со стола ежедневник и покинул зал совещаний.

Прикрыв за собой дверь, я некоторое время постоял в коридоре, переводя дух. Следует заметить, это было непросто — вот так вот встать и выйти из ряда вон, напрямую возразить Лисицыну, не по существу обсуждаемого вопроса, не в контексте беседы, а взять и перечеркнуть все его старания, послать к чёрту чаяния, расчёты и надежды высшего менеджмента нашей компании. Ведь Саша гонит не отсебятину, не свою инициативу он проявляет, а держится в строгом русле, определённом руководством, как говорится — следует политики партии.

Я самодовольно ухмыльнулся и двинулся по коридору в сторону своего кабинета.

Поступок мой можно назвать ребяческим в той же степени, сколь и рисковым. Теперь от начальства можно ожидать всего, что угодно. Разумеется, нельзя уволить человека за то, что он не хочет участвовать в общественной жизни компании, не желает делать то, что не прописано в его трудовом договоре и должностных инструкциях. Однако, зная наши методы и порядки, я отдавал себе отчёт в том, что сотрудники Корпорации придерживаются старого проверенного принципа «был бы человек, а дело найдётся». Выгнать можно за опоздание, если приплести сюда нарушение субординации и саботаж на производстве, можно использовать эфемерную формулировку «несоответствие занимаемой должности», да много за что можно выгнать нанятого сотрудника из наших коммерческих компаний. Можно даже не выгонять, а просто вызвать на откровенный разговор и мягко, но категорично объяснить, попросить уйти по-тихому, по собственному желанию.

Но, несмотря на возможные последствия, я чувствовал себя просто отлично. Было легко и весело. Я был горд собой и чуть не подпрыгивал от восторга.

Я сделал то, что уже давно хотел сделать, и незачем больше прятаться, юлить и оправдываться перед своей совестью. Пусть делают, что хотят, хоть увольняют, но я не жалею о содеянном.

В конце коридора, перед входом в наш кабинет, я вновь остановился и обернулся назад.

Кажется, мой демарш получил неожиданное для меня продолжение: из зала совещаний цепочкой, один за другим выходили сотрудники, радостные, счастливые, словно освобождённые из заключения узники.

——————-

Поиски покоя приводят к беспокойству (понедельник)

Хорошая квартира (сентябрь 1999 года)

Уцелел (понедельник)

Очень нехорошая квартира (сентябрь 1999 года)

Троллинг как смысл жизни (вторник)

Три дебила (октябрь 1999 года)

Гидродинамика пиара (вторник)

Стигматы? (ноябрь 1999 года)

Будни патриотов (среда)

Явление героини (декабрь 1999 года)

При луне (среда)