Browse: Home
/ Время уныния ещё не пришло. Великая толерантность (пятница)
И снова совещание. Последнее совещание на этой неделе. Представительное и очень важное. Будто бы именно сегодня, в пятницу, именно сейчас, после обеда, мы можем решить наиболее животрепещущие наши проблемы, принять исторически значимую резолюцию, найти принципиально новый путь.
Это у нас болезнь такая — всю неделю мы можем оттягивать, забывать об этом важном, не вспоминать о нём, пускать всё на самотёк. Но обязательно в конце недели, в пятницу, в тот момент, когда все нормальные люди подытоживают результаты очередного бесполезного отрезка своей никчёмной трудовой деятельности, кому-то там, наверху, приходит в голову мысль, что нельзя уходить на выходные, не решив такого-то вопроса, в его глазах — важного и значимого. И настаёт время Его Величества Совещания, Оно призывает к себе на службу, овладевает нами, нашими помыслами, забирает наше время.
Впрочем, — я оглядел коллег, присутствующих в зале, — по-моему, они особо не переживают из-за этого. Каждый из них сейчас думает, прежде всего, о том, как он проведёт предстоящие выходные, а до самого совещания им нет дела.
Видимо, Лисицын тоже уловил всеобщее настроение, потому что перешёл в стремительное наступление.
— Сидеть вот так, как вы, и ничего не делать — это крайне непозволительная для нас роскошь, — вещал он нравоучительным тоном, — осталось совсем чуть-чуть, через пару дней начнутся праздничные мероприятия, а у нас практически ничего не готово.
Важное. Я задумался над целью совещания и поймал себя на мысли, что мы ничем не отличаемся от тех подростков, которых я вчера видел в трамвае. Подобно им, обсуждающим модные солнцезащитные очки и цену на них, мы сейчас занимаемся почти тем же. Вместо того чтобы посвятить себя чему-то действительно важному, выбрать целью что-то истинно значимое, мы сидим и обсуждаем детали праздника, единственным смыслом которого является пиар компании, а, следовательно, увеличение её доходов, повышение благосостояния её владельцев и так далее.
Как-то это всё низко, — подумал я. — Низко и пошло.
Моя идея о том, что никто никому ничего не должен перерастала в нечто большее. Это была уже целая теория — теория независимости и абсолютного взаимного наплевательства. Быть равнодушным к повседневности, к обывательщине, к тому, что нам навязывают, — разве это плохо? Не это ли проявление той самой толерантности, о которой так много говорят в последнее время? Толерантность — это терпимость к другому мировоззрению, к иному взгляду на вещи, а путь к терпимости — это и есть равнодушие, непредвзятое индифферентное отношение к объекту, это мирное созерцание того, чьи идеи не разделяешь, чьи мысли тебе чужды.
Пятница — самый подходящий день для того, чтобы подвести жирную черту, встать на ступень выше, и, кажется, я был готов сделать этот решительный шаг.
— Тим, ты опять отвлекаешься! — с нескрываемым раздражением сказал Саша.
Я поднял голову и посмотрел на него. Он напоминал мне школьного учителя, строгого и напыщенного, того, кого прервать и ткнуть носом в его недоработки и прегрешения решительно невозможно. Мелкого божка — вот кого он мне напоминал, удельного князька, самодовольного и упитанного. Первый среди последних, главный в обществе, лишённом лиц и личностей, в убогом бассейне, не море, не океане, а именно бассейне, или даже луже, наполненной безликим планктоном.
— Извини, — по инерции ответил я и попытался изобразить на лице сожаление. — Я слушаю.
Но Саше было мало, ему нужно было на ком-то отыграться, он жаждал жертвы для самоутверждения, мишени, которую можно расстрелять, безнаказанно и безжалостно, и таким образом показать, кто тут хозяин, и я сам предоставил ему такой шанс.
Он принялся разглагольствовать о нашей миссии, о целях компании, о том, что мы все хотим ей помочь, дабы оправдать доверие, оказанное нам…
— Ты ведь любишь нашу компанию? — заключил он, обращаясь ко мне. — Ведь ты же хочешь помочь?
Это стало последней каплей. Мне окончательно надоело — лицемерие, невозможность выразить своё истинное мнение, пресмыкательство и угодничество. Мне стало решительно безразлично то, о чём он говорил всё это время, на меня разом накатилась усталость от всего этого, и я тихо сказал:
— Знаешь, если честно, то нет.
Я видел Сашу удивлённым, я видел его утомлённым, сконфуженным, обескураженным — каждый раз, когда он изображал одно из этих выражений, это что-нибудь да значило, для чего-то было нужно. Именно — изображал, потому что я думаю, что Лисицын — матёрый пиарщик, а значит — хороший актёр, и своих настоящих чувств выказывать он не будет.
Но я никогда не видел его униженным, уничтоженным, убитым наповал метким выстрелом, искренним словом. Он обмяк. Сашины глаза заметались в бешенстве и растерянности оттого, что он никогда не сталкивался с подобным явлением, он даже в мыслях не мог предположить гипотетическую возможность возникновения такой ситуации. Он был не готов, ему никто не рассказывал, не предупреждал, что такое бывает.
— Саш, — продолжил я, желая ещё чётче обозначить свою позицию, объяснить её суть, — мне это неинтересно, поэтому у меня нет желания этим заниматься. А кроме того это не входит в круг моих должностных обязанностей, поэтому я не обязан это делать.
В зале раздались сдавленные смешки, кто-то в открытую выражал одобрение и солидарность со мной — коллеги показывали мне сжатый кулак с поднятым вверх пальцем, восхищённо хлопали глазами, кивали головой в знак согласия.
Саша же покраснел, открыл было рот для того, чтобы что-то сказать, но не нашёлся и закрыл его обратно, словно рыба, выброшенная на берег, которая хватает неведомый ей воздух. Саша был смешон, и, как на прошлом совещании, мне стало его жаль.
— Извини, если не оправдал твоих надежд, — добавил я и опустил глаза, не в силах смотреть на него.
— Может быть, — наконец, выговорил Лисицын, — тебе вообще неинтересно наше совещание?
— Нет, неинтересно, — подтвердил я.
— Тогда, может быть, тебе нет смысла тут больше находиться?
— Пожалуй, что так.
— В таком случае, не задерживаю тебя больше…
Я встал, схватил со стола ежедневник и покинул зал совещаний.
Прикрыв за собой дверь, я некоторое время постоял в коридоре, переводя дух. Следует заметить, это было непросто — вот так вот встать и выйти из ряда вон, напрямую возразить Лисицыну, не по существу обсуждаемого вопроса, не в контексте беседы, а взять и перечеркнуть все его старания, послать к чёрту чаяния, расчёты и надежды высшего менеджмента нашей компании. Ведь Саша гонит не отсебятину, не свою инициативу он проявляет, а держится в строгом русле, определённом руководством, как говорится — следует политики партии.
Я самодовольно ухмыльнулся и двинулся по коридору в сторону своего кабинета.
Поступок мой можно назвать ребяческим в той же степени, сколь и рисковым. Теперь от начальства можно ожидать всего, что угодно. Разумеется, нельзя уволить человека за то, что он не хочет участвовать в общественной жизни компании, не желает делать то, что не прописано в его трудовом договоре и должностных инструкциях. Однако, зная наши методы и порядки, я отдавал себе отчёт в том, что сотрудники Корпорации придерживаются старого проверенного принципа «был бы человек, а дело найдётся». Выгнать можно за опоздание, если приплести сюда нарушение субординации и саботаж на производстве, можно использовать эфемерную формулировку «несоответствие занимаемой должности», да много за что можно выгнать нанятого сотрудника из наших коммерческих компаний. Можно даже не выгонять, а просто вызвать на откровенный разговор и мягко, но категорично объяснить, попросить уйти по-тихому, по собственному желанию.
Но, несмотря на возможные последствия, я чувствовал себя просто отлично. Было легко и весело. Я был горд собой и чуть не подпрыгивал от восторга.
Я сделал то, что уже давно хотел сделать, и незачем больше прятаться, юлить и оправдываться перед своей совестью. Пусть делают, что хотят, хоть увольняют, но я не жалею о содеянном.
В конце коридора, перед входом в наш кабинет, я вновь остановился и обернулся назад.
Кажется, мой демарш получил неожиданное для меня продолжение: из зала совещаний цепочкой, один за другим выходили сотрудники, радостные, счастливые, словно освобождённые из заключения узники.
——————-
Великая толерантность (пятница)
——————-
