Время не обманешь. XVII. Кэрри

XVII. Кэрри

Тепло и умиротворённо.

Кажется, это называется негой. Мои растрёпанные по подушке волосы щекочут лицо. Совсем чуть-чуть, ненавязчиво. Я обнимаю Марка, всем телом ощущая каждую клеточку его тела. Очень чувственно — прикасаться к нему, сильному и могущественному.

Я приподнимаю голову и заглядываю в его лицо.

Как это красиво — одухотворённый, задумчивый лик увлечённого и умного человека. Такое солнышко, рассматривающее звёзды.

Какое-то время назад Марк включил стереографию, и пространство комнаты наполнилось захватывающими дух звёздами, вращающимися вокруг них разноцветными планетами, далёкими яркими галактиками и неясными, будоражащими воображение туманностями.

Странно находиться среди всего этого благолепия и не иметь возможности вживую насладиться его красотой. Раньше, путешествующие по морю люди могли запросто выйти на палубу и разглядеть места, мимо которых проплывают. У нас же такой возможности нет — в маленькие иллюминаторы, имеющиеся далеко не в каждой каюте, много не увидишь. По закону подлости, самое красивое проходит мимо, когда мы спим или заняты работой — по крайней мере, у меня всегда так получается. Когда же я свободна и жажду насладиться прекрасным, в окошке обычно ничего интересного не показывают — просто кусочек чёрной пустоты, безжизненное, безвоздушное пространство.

Марк тихо и увлечённо рассказывает о разворачивающихся перед нашими взорами картинах: про Неоновое созвездие, яркой цепочкой уходящее вдаль, про Землю — колыбель человеческой цивилизации, про её сестёр-близняшек — Ауру и Конкордию, чрезвычайно похожих на Землю, но находящихся далеко-далеко, совсем в других галактиках.

Я довольно слабо воспринимаю детали рассказа, иногда поддакивая Марку словами «ага», «да-да», «это так интересно, продолжай», улавливаю лишь общее настроение. Но Марк — рассказчик столь талантливый, что почти физически ощущаю движение звёзд и планет по тёмному, но ласковому и мягкому пространству.

Марк заметил, что я за ним наблюдаю, и ненадолго замолчал. Потом повернулся, внимательно и серьёзно посмотрел мне в глаза и вдруг спросил:

— Ты когда-нибудь хотела что-то поменять в своей жизни?

Как это всегда бывает, подобный вопрос поставил меня в тупик.

— Ну, не знаю, — промямлила, — может быть…

— А я бы хотел, — решительно сказал Марк. — Об этом я и думаю. Вообще-то, и раньше задумывался. Когда был там… Ну, ты знаешь — где.

— Да, — с замиранием в голосе ответила я.

— Вот… — протянул Марк, не решаясь продолжить.

Видимо, не уверен, что стоит рассказывать дальше. Полагает, что сказал лишнего.

К тому моменту я уже догадывалась, к чему клонит. Чтобы подтвердить свои худшие предположения, но, всё же надеясь на то, что ошибаюсь, осторожно спросила:

— Но ведь ничего нельзя поменять. Зачем же мучить себя?

— Можно, — с ещё большей решительностью и уверенностью ответил Марк. — В этой истории есть ещё одна, последняя, страница, о которой ты ничего не знаешь. Впрочем, не только ты — об этом не знает почти никто. Но прежде чем я что-либо сделаю, хочу, чтобы ты всё знала… Я уже рассказывал тебе о том, что раньше служил на межзвёздном корабле… — Замолчал, ожидая ответа.

— Да, — прошептала я. — Ты говорил.

Но он опять молчит. Опять сомневается, нужно ли мне знать всю историю.

— Марк, не молчи! — попросила я.

— Я был на «Одарённом». В тот самый рейс к Юлиании. В тот самый рейс, которого мы с нетерпением ждём.

Я посмотрела ему в глаза.

Да, и раньше догадывалась. Марк давно выказывал излишнюю, казавшуюся мне странной и подозрительной, осведомлённость о деталях того рейса и в целом — об «Одарённом». Сюда же можно отнести нервозность и раздражение, которое охватывало Марка, когда речь заходила о звездолёте.

Я гнала от себя тревожные мысли, но, как оказалось, напрасно. Не стоит избегать данности, того, что и так очевидно, нельзя спрятаться от проблемы, которая рано или поздно, но встанет перед тобой.

Сейчас в его взгляде была только целеустремлённость, холодная и расчётливая. Она пугала меня. Ведь в реальности, просчитанной этой целеустремлённостью, мне места не было.

— Я не могу мириться с тем, что через несколько дней из червоточины вынырнет этот корабль, а на его борту буду я, — воодушевлённо сказал Марк. — Я–молодой, я из прошлого, ещё до того, как ввязался в ту историю. Одно моё слово может уберечь его от роковой ошибки. Уберечь меня…

— Именно поэтому ты хотел вступить в контакт с «Одарённым»? Настаивал на необходимости попросить у них помощи.

— Да. — Вспомнив неприятный разговор, Марк поморщился. — Сначала я думал, что командор, как добропорядочный офицер, сделает всё, чтобы спасти вверенные ему жизни. Однако он руководствуется совсем другой логикой — политикой невмешательства.

— Но ведь это правильно! — горячо заговорила я, увидев в таком повороте спасительный для себя шанс. — Если ты вмешаешься, то всё поменяется. Это приведёт к неизгладимым последствиям. Что из этого получится? Марк, подумай! — Я взяла его за руку и сжала. — Если ты убережёшь себя от того поступка, то не попадёшь в тюрьму, а если не попадёшь в тюрьму — то как окажешься на «Артемиде»? А, не попав на «Артемиду», как предупредишь себя?

Я не нашла силы проговорить самое главное, то, что тревожит больше всего. Эта мысль была страшной настолько, что боялась произнести вслух: если Марк не попадёт на «Артемиду», то никогда не встретит меня. Неужели это не важно для него? Неужели ему наплевать?

— Чепуха! — отозвался Марк. — Я долго думал и пришёл к выводу, что каким-то образом всё-таки окажусь на «Артемиде» и попаду в нынешнюю ситуацию. Я снабжу себя-молодого подробной инструкцией о том, как попасть на «Артемиду»: дата вылета, имена и координаты Кнопфлера и всех остальных. В послании будет подробно изложена история полёта, руководство к действиям на Юлиании. И так далее. Так что, я-сегодняшний, тот, которым я был перед путешествием, найдёт возможность пробраться на «Артемиду», чего бы ни стоило. С мотивацией, думаю, у него тоже будет в порядке: ведь он должен совершить путешествие, чтобы обеспечить себе благополучное прошлое.

Выглядит это крайне неубедительно. Слишком прямолинейно, математически просчитано, в реальной жизни так не бывает. Идея явно притянута за уши. Не верю я в это.

Кроме того — а как же я? Наши отношения тоже предусматривают некую инструкцию? Неужели для общения со мной он тоже предусмотрел какое-то руководство?

Хотелось спросить, но сдержалась. Потому что теперь Марк казался наивным ребёнком. Мальчишка, гордый и уверенный в том, что познал всё на свете. Маленький наивный Марк…

— Ты, правда, так думаешь? — спросила я.

— Да, убеждён в этом, — подтвердил Марк, как нечто само собой разумеющееся. — Хоть Гленн и пытается убедить меня в обратном.

Похоже, Гленн для него важнее, чем я.

— И что же говорит твой ненаглядный Гленн? — холодно спросила я.

— Он выдвигает свою концепцию, — не обращая внимания на мои слова, ответил Марк. — Концепцию мёртвой истории. Гленн считает, что историю не поменять. Она как бы мертва, нельзя изменить ход истории. Даже если кому-то придёт в голову что-то поменять, у него ничего не получится, как бы ни старался. Гленн видит тут две равновероятные возможности. Либо у путешественника во времени что-нибудь получится, но это приведёт, в конечном счёте, к тому, что мы наблюдаем в действительности. То есть, его действия либо никак не повлияют на развитие событий, либо даже будут способствовать тому, что произошло. Возможен даже такой расклад, что событие, которое он будет пытаться предотвратить, без его участия и вовсе не состоялось бы.

— Не понятно. — Я немного остыла и уже почти не злилась на Марка. Тон, которым он всё это рассказывал, увлечёт любого. Поддалась чарам, позволила вести за собой в дремучие дебри теоретических предположений: — Что за чепуха?

— Ну, к примеру, известная притча про путешественника во времени, который решил проверить реальность одного мифа. Он отправился в прошлое с целью посмотреть на явление какого-то бога. Так вот, путешественник настолько неестественно выглядел для того времени, что его-то и приняли за бога. Таким образом, его скептицизм и был причиной появления мифа, в реальность которого он сам не верил.

— Забавно. — Я продолжала ломать голову над тем, за что бы зацепиться. Должно быть слабое место, лазейка, приняв во внимание которую, можно разрушить всю цепь и уберечь его от опрометчивого поступка. — Ты говорил о двух возможностях. Какая же вторая?

— Да. — Марк вернулся к идее Гленна. — Либо у этого самого путешественника во времени ничего не получится. То есть произойдёт что-то, что помешает осуществить путешествие. Ну, например, сломается машина времени, вмешаются какие-то третьи силы и не дадут отправиться в прошлое. Таким образом, мы опять имеем незыблемость исторического процесса. То, что уже произошло, оно произошло: либо само собой, либо из-за вмешательства кого-то извне. И мы никак не можем на это повлиять, а если и можем, то это приведёт к тому, что мы и так знаем.

Вот оно! Это как раз то, что нужно!

— Марк, мне кажется, что Гленн прав, — взволнованно и радостно сказала я. — Что-нибудь обязательно помешает тебе! История мертва. Гленн говорит правду. Гленн всегда оказывается прав, и ты знаешь не хуже меня.

— Нет, — твёрдо возразил Марк. — Это — не научно, это — мрак, средневековый фатализм. То, что называют роком, судьбой, а эти категории не приемлемы для современного здравомыслящего человека.

— Марк, это безумие.

— Нет. Это и есть мой шанс.

Марк отвернулся и обратил взгляд к звёздам. Лицо стало грустным и каким-то одиноким. Мне показалось, что он мною разочарован, что злится за то, что сопротивляюсь, не поддерживаю, а наоборот — разрушаю его теорию, его идеи и желания.

При мысли о том, что он замыслил, стало по-настоящему страшно.

— Марк… — тихо позвала я.

Он не ответил.

— Марк, — повторила я, — ты ведь не пойдёшь туда и не попытаешься связаться с «Одарённым»?

Но Марк больше ничего не сказал. Он просто смотрел на звёзды и молчал.

——————-