Время уныния ещё не пришло. Троллинг как смысл жизни (вторник)

Троллинг как смысл жизни (вторник)

Люди, как известно, тоже обладают разными характерами.

И один из самых отвратительных характеров имеет Долговязый Сергей — мой коллега из соседнего отдела. Долговязый — это, разумеется, не фамилия, а прозвище, так мы называем Сергея за глаза. Слово ёмкое, метко отражает не только особенности внешнего вида, но и его внутренний мир: нудный, долгий, однообразный и невзрачный.

Большую часть свободного времени Сергей ходит из кабинета в кабинет. Нет, не ходит, а слоняется, шатается из отдела в отдел, и шутит, подначивает сотрудников, плоско и довольно-таки серо. Мелет чепуху и сам же над ней смеётся. Его хлебом не корми, дай только поржать, показать, какой он умный, и выставить другого в дурном свете. В наше время это называется троллинг, и в этом Сергей преуспел. Если для некоторых троллинг — это средство социальной адаптации, то в рамках мировоззрения Сергея он прочно занял самое главное место в жизни.

Он — спорщик и словоблуд, на любой довод собеседника у него найдётся парочка крылатых фраз, смысл которых, возможно, не совсем соответствует теме разговора, но их блеск и известность отвлекут внимание от факта отсутствия рациональной идеи, затмят воображение участников и превознесут Сергея и его позиции. Спор ни о чём, словесный пинг-понг, безосновательные громкие обвинения и полное игнорирование здравого смысла — вот ипостаси Сергея, его конёк, суть его бытия.

— Богатый внутренний мир, у-ха-ха, — сотрясал он воздух. — Ну как же, слышали, знаем. Умные книжки, модные писатели, претензии на оригинальность. Вот только на самом деле, за этим ничего нет. Нет у них никакой идеи, нет оригинальности, а за внешней помпезностью кроется такое же убожество, как и у большинства обитателей этого мира.

Оппонент Сергея, наоборот — тихий мирный парень. Юра, мой сосед по кабинету, никогда никому не перечит, причём не из-за того, что ему нечего сказать, а потому, что он выше этого. Больше всего на свете он ценит тишину и спокойствие. Ему не до споров и перепалок, ему просто наплевать на это. Для него сохранить мирные отношения гораздо важнее, чем выявлять, кто прав, а кто — нет.

Я бесконечно счастлив, что делю рабочее пространство именно с Юрой, а не с кем-то другим. Бывает так, что за целый день мы обмениваемся лишь парой фраз — дежурными «Привет!» и «Как дела?», мне кажется, что если его не трогать, то он может весь день просидеть, так и не произнеся ни слова.

Но Долговязый и не таких раскручивал, не тот человек наш Сергей, чтобы пройти мимо такого лакомого кусочка, как Юра. Ведь Юра — это же идеальный визави, это просто подарок какой-то, ему можно говорить всё что угодно, можно низложить его до уровня плинтуса, можно вытереть об него ноги, не услышав ничего в ответ. Можно излить всю желчь, обрушить на него водопад из самых страшных обвинений, и ничего тебе за это не будет.

Именно этим и планировал заняться Сергей в ближайшее время. Он уже встал в позу атакующего, заложил руки в карманы джинсов, изобразил на лице язвительное выражение и набрал в лёгкие побольше воздуха. Юра же, наоборот, сжался, как замёрзший птенец, и миролюбиво улыбался, всё ещё надеясь на быстрое и безболезненное окончание схватки, уже сам не рад оттого, что имел неосторожность положительно отозваться о современных молодёжных субкультурах.

— И что это такое вообще — богатый внутренний мир? — медленно, но верно распалялся Сергей. — Что скрывается за этим выражением? Помахать модной книжкой перед носом друга? Поразить товарища своим необычным видом? Сказать что-нибудь умное, вычурное?

— Ну, почему ты так? — в улыбке Юры было уже что-то заискивающее, он будто бы говорил: хорошо, хорошо, я сдаюсь, я не прав, только отстань от меня, пожалуйста. — По-моему, они очень даже милые ребята…

Сергей расхохотался в ответ.

— Да фигня это всё! Просто умничают и не более того! Обидно ведь быть таким же быдлом, как все окружающие, вот и выдумывают всякую ерунду, вроде умных книжек и концептуальных кинофильмов, — слово «концептуальных» Сергей произнёс с издёвкой, презрительно скривив губы. Из-за чего стал похож на высокомерного мещанина, который каким-то образом выбился во дворянство, и теперь, брезгуя своим низким происхождением, пытается всячески унизить представителей родного для себя класса. — Придурки они — вот и всё, что я могу тебе сказать. Нет у них ничего внутри, и быть ничего не может, потому что…

Потому что ты так сказал, — подумал я и усмехнулся. Похоже, Сергею нечем подкрепить выдвинутый им постулат, поэтому он и замялся.

Мне нет дела до всяких там богатых внутренних миров. Развернувшаяся дискуссия воспринималась мною исключительно как шумовое загрязнение, которое мешает сосредоточиться на работе.

Но по большому счёту, я согласен с Сергеем, мне кажется, что он прав, и большинство этих одетых в шарфы и цветастые свитера мальчиков и девочек действительно не имеет индивидуальности и хоть сколько-нибудь внятного мировоззрения. Так всегда бывает — за внешним блеском, как правило, скрывается внутренняя бедность. Когда человеку нечего сказать, он как можно больше говорит о своём внутреннем богатстве.

Это просто мода, как принято сейчас говорить — тренд (терпеть не могу это слово, оно такое же пустое как наша современность). Пройдёт какое-то время, и всё это исчезнет, не безвозвратно, скорее всего, через несколько десятилетий вновь появится мода на кеды и полуспортивные сумки, однако — что оставят после себя они, сегодняшние? Упоминание о том, что они существовали? Пара строчек в журнале об истории моды? Не слишком ли мало для целого поколения?

Однако в создавшейся ситуации я не мог поддержать Сергея. То есть, я вообще стараюсь не соглашаться с ним никогда. В этой ситуации — тем более, ведь таким образом я бы предал Юру, моего соседа и хорошего парня, вид которого сейчас вызывал скорее сочувствие, а от этого — симпатию.

Моё положение было щекотливым, и Сергей усугубил его своим следующим вопросом. Видимо, расставшись с надеждой подтвердить свои тезисы каким-либо весомым доводом, он решил обратиться за помощью ко мне.

— Так ведь, Тим? — спросил он, повернувшись в мою сторону. — Ты со мной согласен?

Мне вдруг вспомнились мои вчерашние размышления, и я наугад ляпнул:

— В советские времена такого не было…

Сергей сначала растерянно на меня посмотрел, не понимая, к чему это я. Но тут же взорвался в новом приступе, разнося на куски всех и вся:

— Вот именно! Про что я и говорю! Раньше такого не было! Взять бы этих ваших… как их?.. и, как говорится, года на три в Соловки!

Сергея понесло. Он принялся крушить всё подряд: правительство, недавний закон о ЖКХ, маленькие пенсии, отвратительную социальную политику. Сам того не подозревая, я вызвал из недр сумрачного сознания ещё одного демона — Сергея Антиправительственного, Сергея Просоветского, Сергея-Ненавистника-Капитализма.

Довольно странно выслушивать всё это из уст человека, который знает о советской эпохе понаслышке. Понятно, что отголоски социализма всё ещё живы, да и рассказы старшего поколения весьма красочны и радужны, но одно дело представлять себе картину по легендам и апокрифам, а другое — быть непосредственным участником событий. Мне кажется, это две большие разницы.

Сергей из нового поколения, он родился году эдак в восемьдесят седьмом — восемьдесят восьмом, его детство прошло в беспокойные девяностые. Ему и его одногодкам свойственен абсолютный нигилизм, они хают всё новое, а старое поминают исключительно лихом. При этом забывая о том, что критика должна быть, прежде всего, конструктивной. Это ведь всегда проще — ходить вот так, высмеивать всех и вся, глумиться над чужой работой, издеваться над достижениями, вместо того, чтобы предлагать что-то новое, что-то своё, светлое и рациональное: для этого нужны мозги и хоть сколько-нибудь терпения, а ни того, ни другого у них нет.

Впрочем, Долговязого можно назвать исключением из правил. В какой-то момент в эволюции его мировоззрения что-то произошло, где-то переклинило его больное воображение, и он стал поклонником социалистического прошлого этой страны. Ему вдруг стало казаться, что раньше всё было намного лучше, добрее и чище, чем сейчас. Сложно говорить, откуда это взялось, я думаю, сказалось воспитание: в одной из бесед Сергей признался, что его отец в своё время был важной партийной шишкой. Но, вероятно, не обошлось тут и без вездесущей моды — есть такой тренд (тьфу ты, чёрт бы побрал это слово): хвалить всё советское.

Кроме того, у Долговязого было уникальное по своей абстрактности понимание родины и взаимоотношений с ней. Он мог часами говорить о долге, о великой России, о скором возрождении и прочих вещах, говорить восторженно и с благоговением, так, словно в исполнении этого долга он видит единственный смысл существования всякого гражданина. Однако традиционные формы служения отчизне и обществу, как то: армия, общественно-политическая деятельность, участие в благотворительных проектах, не прельщали Сергея. От призыва он уклонялся всеми правдами и неправдами, политику считал занятием ниже своего достоинства, а когда к нам пришли ребята из благотворительного фонда, денег он зажал, сославшись на то, что неизвестно, на что эти средства расходуются. Поэтому его любовь к родине и нашему многострадальному народу можно было отнести к понятиям отвлечённым, из разряда теоретических знаний, применять которые на практике он не собирался, не собирается, и вряд ли когда-нибудь соберётся в будущем.

Почему же Сергей так раздражал меня, почему именно он вызывал во мне самую сильную антипатию?

Наверно, потому, что он озвучивал отчасти мои собственные мысли, но озвучивал, так сказать, со своей колокольни, в извращённом свете. Настолько диком и безнравственном, что идеи становились совсем чуждыми, неприемлемыми для понимания и, упаси боже, для одобрения.

Я принадлежу к другому поколению, к тем, кто родился в начале восьмидесятых и вступил в юношество в эпоху больших перемен, к поколению, которое нет-нет, да и относят к числу потерянных.

Потерянные поколения — как много их стало за несколько последних десятилетий. Когда видишь на улице нагловатого молодого человека или девушку с отсутствующим взглядом, можно смело относить их к потерянному поколению. Неважно, сколько им лет — пятнадцать или тридцать — главное это характерные признаки времени: отчуждённость, неверие, отсутствие всяческих моральных норм. Иногда становится смешно оттого, как запросто мы определяем того или иного к тем или иным категориям.

Однако в отношении меня и моих сверстников это более чем оправданно. Вот уж где безыдейность отыгралась сполна! О чём и говорить, если нас так воспитали? Вот как объяснить десятилетнему ребёнку, что те люди, которых ещё вчера учитель истории называл гениями человеческого рода, на самом деле — гнусные негодяи? Откуда в нас взяться вере в будущее и уверенности в том, что мы следуем правильным путём, если вера эта была подорвана в самом начале, в том возрасте, когда у человека только начинает формироваться мировоззрение, и он только начинает познавать добро и зло? Познавать по-взрослому, не на примере сказочного героя, поразившего подлого змея, а по-взрослому, как человек, который различает не только белое и чёрное, а ещё множество различных оттенков.

Поэтому пелевинские герои, рассуждающие о своей потерянности, всегда вызывали во мне отрицание. Они-то вступили в это время уже взрослыми, им просто приходилось приспосабливаться к новым условиям. Мы же в начале девяностых были ещё детьми, которым сначала рассказали добрую сказку, а потом сказали, что сказка эта — ложь, и нет на свете ничего такого, что добрый сказочник — на самом деле обманщик и злодей. А когда ребёнку, по сути, несформировавшейся личности, сегодня говоришь одно, а завтра — другое, то он совсем перестаёт верить во что бы то ни было, и это печально, это и есть трагедия моего поколения — людей, выросших в идеологической пустоте.

Юра уже давно отошёл от участия в дискуссии. Как только Сергей перескочил на политику, он, правильно решив, что от него отстали, отвернулся от оратора и переключился на монитор компьютера. Я тоже потерял нить мысли Долговязого и думал о своём. Сергея же такое отношение нисколько не смущало, он продолжал переливать из пустого в порожнее, плеваться и изливать свою ненависть в открытое пространство. Отсутствие слушателей — это то, что никогда не имело для него значения.

Вероятно, его доклад продолжался бы ещё достаточно долго, но его прервал Альф. Он появился в кабинете настолько незаметно, что Сергей долгое время не подозревал о его присутствии, вплоть до того момента, когда Альф, уловив необходимую паузу, весьма уместно, что называется — в тему, вставил свою ремарку:

— Да-да, в советское время во главе сборной стояли только наши тренеры! Никогда не было такого, чтобы приглашали кого-нибудь из-за бугра!

— Ммм… — протянул Сергей, сначала не уловив мысли Альфа. Но тут же сориентировался, понял, что Альф на его стороне, и подхватил: — Вот видишь? Даже тут, и то нас обманули!

— Угу, — кивнул я на всякий случай: хотелось со всеми согласиться и поскорее закончить дурацкий разговор.

— Но я сейчас не об этом, — продолжил Альф и перешёл к официальной части: — Тим, я пришёл сказать, что тебя там ждут, — он приподнял левую руку и демонстративно поглядел на часы.

Я посмотрел на экран компьютера, где в правом нижнем углу высвечивалось 11.05, а это означало, что совещание по поводу подготовки к юбилею филиала уже пять минут как началось, и я опаздывал.

— Ах ты, блин!.. — спохватился я, схватил ежедневник и поспешил к выходу.

В голове всплыла такая родная и подходящая к случаю цитата из классика:

«Мечтой встречаю рассвет ранний:

О, хотя бы ещё одно заседание

Относительно искоренения всех заседаний!»

Но почему-то у меня продолжение было несколько другим, что-то вроде: «О, лишь бы дожить до ближайших выходных!» — получалось нестройно, нескладно, но пронзительно и насущно.

——————-

Поиски покоя приводят к беспокойству (понедельник)

Хорошая квартира (сентябрь 1999 года)

Уцелел (понедельник)

Очень нехорошая квартира (сентябрь 1999 года)

Троллинг как смысл жизни (вторник)

Три дебила (октябрь 1999 года)

Гидродинамика пиара (вторник)

Стигматы? (ноябрь 1999 года)

Будни патриотов (среда)

Явление героини (декабрь 1999 года)

При луне (среда)