Время уныния ещё не пришло. Уравнение Бернулли для закрытой двери (четверг)

Уравнение Бернулли для закрытой двери (четверг)

От места моей работы до трамвайной остановки квартала два — это минут десять пешочком. Гораздо ближе автобусная остановка, да и на автобусе было бы удобнее. Но для своей поездки я предпочёл трамвай.

Я решил идти до конца, вжиться в тот антураж, прочувствовать то время, когда мы жили в доме возле трамвайного кольца, и поэтому трамваи были неотъемлемой частью нашего существования. Сколько раз я просыпался и прислушивался в утренней тишине к звукам, доносящимся из-за окна: если слышен стук трамваев, то уже пора вставать, если не слышен — значит ещё рано, можно со спокойным сердцем переворачиваться на другой бок и спать дальше. Это было неотъемлемой частью студенчества, это было частью меня самого.

Я шёл по улице, усаженной высокими тенистыми деревьями, и думал о том, что мир целостен, логичен и прекрасен. Каждому следствию в нём соответствует своя причина, каждому действию имеется своё противодействие. Этот мир гармоничен как…

Как гидродинамика.

Да-да, именно гидродинамика впервые дала мне обобщённую картину мира, представление о нём как о чём-то завершённом и совершенном. Все эти годы я много раз обращался к этой теме, гадал о сакральном смысле изучения столь отдалённого от получаемой специальности знания, как гидродинамика, и вот — только теперь до меня стал доходить этот смысл.

Неожиданно для себя я вдруг осознал, что, возможно, не понимал бы и не воспринимал бы этот мир таким, если бы не та самая гидродинамика, изучение которой дало мне навыки системного подхода, умение абстрагироваться, вставать над ситуацией, рассматривать её с разных точек зрения и видеть целостную картинку.

Много чего дала мне гидродинамика, всего, пожалуй, и не перечислишь, просто не сразу понимаешь этого. И зря я все эти годы костерил её, считал ненужным и никчёмным знанием, напрасно я так считал.

Задумавшись, я и не заметил, как оказался на остановке и запрыгнул в первый попавшийся трамвай. Насколько я помнил, из этой части города все маршруты ведут к тому месту, которое значилось в моём путешествии как пункт назначения, поэтому выбирать резона не было.

Трамвай громыхал и всем корпусом ходил из стороны в сторону. Прямо передо мной, на соседнем сидении ехали двое подростков — парень и девушка. Оба были одеты в цветастые свитера, мешковатые джинсы и кеды. Желая поразить собеседницу, парень рассказывал о том, насколько дорогие солнцезащитные очки он купил и для пущего эффекта демонстрировал предмет обсуждения.

— Сколько-сколько? — восхищалась девушка, хлопая глазами. — О, да, классные очки!

Ага, вот оно что! — весело подумал я. — Вещь ценна в той степени, насколько она дорога в денежном эквиваленте. Неважно, что она некрасива или неудобна, неважно, что она не подходит к твоему виду или не нужна тебе вовсе. Главное — сколько она стоит. Если она стоит много, значит, она классная, если мало — то она дешёвка и вообще стыдно такую вещь иметь и носить на людях.

Вещизм — он был и есть у представителей моего поколения, но не в такой степени, как у них, детей девяностых годов. У них это чувство гипертрофировано, иногда кажется, что заработать много денег, накупить кучу шмоток для них — самоцель и истинный смысл их существования. Младшее поколение до жути ориентировано на деньги и успех, который они связывают исключительно с большими деньгами, и это, безусловно, делает их более приспособленными к современной жизни. В этом качестве мы, мастодонты, пережитки советской эпохи, им, несомненно, проигрываем.

Ну и бог с ними, — подумал я, — зато у нас есть кое-что другое: стремление к истинным идеалам, духовность, чувство ответственности.

Да-да, чувство долга, добросовестность, желание закончить начатое, не спустя рукава, не оставив всё как есть, а качественно, так, чтобы комар носа не подточил. Именно это и составляло основу моей сегодняшней мотивации, за этим я и отправился в своё путешествие в южную часть города.

И не так уж, в конце концов, важно, что я приписываю целому поколению ту черту, которая, возможно, свойственна только мне, тем самым обманывая себя, показывая самому себе превосходство одного поколения над другим, важно то, что я решился. Я отбросил все комплексы, переборол боязнь показаться смешным, сел в трамвай и до сих пор не передумал нанести визит в дом, в котором прошло несколько лет моей студенческой жизни.

История с Региной, забытая, похороненная в недрах моего подсознания, не исчезла бесследно. Она покоилась где-то глубоко, там, куда не заглядываешь каждый день, но она была, она существовала все эти годы. И больше всего она была похожа на головку сыра с вырезанным из неё кусочком, без которого она не могла быть целостной. Чего-то не хватало — логического завершения, хеппи-энда, и это было для меня как старая, уже давно зажившая рана, пусть слабо, ненавязчиво, очень периодически, но я возвращался к ней.

Иногда мне было стыдно оттого, что мы тогда не нашли в себе силы, а может быть просто не захотели завершить начатое, посчитали, что нас это не касается, что нет в этом нашей вины, и вся эта история не имеет к нам никакого отношения. И чем дальше, чем больший промежуток времени отделял меня от Регины и связанных с ней событиях, тем сильнее засыхал тот кусок сыра, тем более твёрдыми, чёрствыми и заплесневевшими становились его края.

Как здорово, что я всё-таки почувствовал в себе потребность поставить точку в этом деле, завершить эту историю, сделать её законченной, как уравнение Бернулли.

Я умилился такому сравнению.

Закон Бернулли со студенческих лет, со времён изучения гидродинамики вызывал во мне восторг. Настолько совершенным он мне казался тогда и как своевременно вспомнился сейчас!

Я огляделся по сторонам, посмотрел в окно, и за неимением более интересного объекта, вновь обратил внимание на моих юных попутчиков. Их разговор показался мне таким мелочным, а сами они — такими ограниченными, что я невольно задался вопросом: а как же ваш хвалёный богатый внутренний мир? Способны ли вы — сегодняшние практичные до мозга костей вещисты, помешанные на всём материальном прагматики — способны ли вы отвлечься от ваших сиюминутных потребностей? Абстрагироваться от насущных мелочей и попытаться представить себе что-то большее, чем солнцезащитные очки, которые вы всё ещё обсуждаете?

Трамвай, тем временем, с грохотом прокатился по кольцу и замер возле будки конечной остановки. Я поднялся с сидения и вышел на улицу.

Тут всё было как прежде. Всё те же серые бетонные, местами потрескавшиеся стены длиннющей девятиэтажки, развесистые кроны деревьев под балконами. Разве что рынок убрали, его место заняла стоянка для машин.

Жаль, — подумал я, вспоминая, как по дороге домой мы отоваривались на этом рынке: хлеб, пакетики с супами быстрого приготовления, майонез. И, конечно же, пиво — сколько же его было выпито нами в ту пору! Представить себе сложно.

С лёгким трепетом я поднялся по лестнице в подъезд и нажал кнопку вызова лифта. В подъезде было непривычно чисто — свежевыкрашенные стены, недавно побеленные потолки, прибрано и ненамусорено. Мне даже стало жаль того, что безвозвратно потеряно, досадно оттого, что всё так опрятно. Подъезд явно потерял свой дух, своё настроение всеобщего раздолбайства и наплевизма, с которым он у меня ассоциировался.

Лифт отвёз меня на восьмой этаж, я вышел из кабинки и остановился в нерешительности. Здесь тоже было чисто и чуждо, ничего уже не напоминало о той атмосфере, что царила тут в старые времена, я смотрел на синие стены, на влажный от недавней уборки пол и не узнавал подъезда, в котором жил несколько лет назад.

Хотя — нет, общая дверь, отделяющая от остального пространства квартиры с триста шестьдесят пятой по триста шестьдесят восьмую, была всё той же: деревянная, покрытая серебристой краской, обшарпанная, она едва держалась на петлях ещё тогда, когда я жил тут. Теперь же она доживала свой век, болталась, что называется, на честном слове, но всё же была закрыта.

Причём — на замок, — отметил про себя я, и это обстоятельство меня несколько опечалило. Я совсем забыл про эту дверь, а может быть и помнил, да только не придавал ей какого-либо значения, а между тем, она была существенным препятствием в достижении моей цели. Можно сказать — нарушала мои планы по быстрому решению интересующей меня проблемы.

Таким — озадаченным или даже растерянным — меня и застал Дрон.

Он вышел из противоположной двери, которая, также как и моя дверь, отделяла четыре квартиры от остальной лестничной площадки. Заметив меня, он замер в ожидании, но, потом, видимо, решив, что я пришёл к кому-то в гости, но мне не открывают, затворил свою дверь, повернулся ко мне спиной и принялся шуметь ключами.

Я всё ещё не знал, что скажу ему в ответ, если он узнает меня. Как объясню своё присутствие здесь, равно как и цель своего визита? Ностальгией тут не отговоришься.

Но он меня опередил, не дал додумать. Когда Дрон закрыл дверь и двинулся к лифту, то остановился, пригляделся ко мне и, без сомнения, узнал.

— Привет, — сказал он и улыбнулся.

— Привет, — невинно ответил я и тоже улыбнулся в ответ.

Мы пожали друг другу руки, и Дрон спросил:

— Какими судьбами?

Нет, не Дрон, конечно, а Андрей Иванович, или Фёдорович, а может быть — Сергеевич — бог его знает, не знаю я его отчества. Это был уже не подросток, не балбес, шатающийся по подъездам и распивающий пиво с дружками. Передо мной стоял взрослый дядька, с пузом, подпоясанным широким ремнём, с отъевшейся мордой и слегка заплывшими глазами. От прежнего Дрона остался только взгляд — несмотря на тень мудрости, этакой потрёпанности жизнью, он всё ещё сохранял ту наивность и ребячество, которое я помнил в своём старом приятеле.

Я принялся что-то лепетать о давних знакомых, которых пришёл навестить, о вещах, которые мне, якобы, нужно забрать, и тут же поймал себя на мысли, что всё это глупо. Как неправдоподобно звучат мои слова, как нелепо выглядят мои старания оправдаться.

Однако в какой-то момент я вдруг осознал, что он смотрит на меня с безразличием. Его взгляд был наполнен скукой и желанием как можно быстрее избавиться от нежданного знакомца и дальше идти своей дорогой.

И тут до меня дошло: он не узнал меня! То есть — узнал, но не до конца.

Такое бывает: встретишь кого-нибудь, кого явно знал в былые времена, в какой-то другой жизни, в другой компании, но не можешь вспомнить — кто же он такой. И, вроде бы, пройти мимо неудобно, вроде бы, нужно поздороваться и спросить «как дела?», но в то же время и говорить особо не о чем. Общались когда-то, были общие темы, да вот, сколько воды с тех пор утекло, интересы теперь у всех совсем другие, и незачем вспоминать прошлое.

Именно в таком положении сейчас оказался Андрей (Степанович?): он стоял передо мной, нетерпеливо переминался с ноги на ногу и плевать он хотел на то, зачем я сюда пришёл, нет ему никакого дела до меня и моих вымышленных знакомых.

И мне бы нужно было его уже отпустить, сказать на прощание «не буду тебя более задерживать, давай, пока», но отчего-то впал я в словоблудие, и остановить меня было решительно невозможно. И чёрт его знает — почему, может быть, сыграла тут свою роль ностальгия (всё равно скучаем мы по своему прошлому, каким бы оно ни было), то ли просто обрадовался я тому, что Андрей (Андреевич! Точно — Андреевич!) так ко мне безучастен, и не нужно особо перед ним объясняться, но тараторил я без умолку.

Через пару минут он всё-таки перехватил инициативу, протянул руку к кнопке и вызвал лифт.

— Всё это хорошо, конечно, — сказал он, — но я тороплюсь…

При этом он немного приблизился ко мне, и я почувствовал свежий алкогольный запах. Это обстоятельство привело меня в неописуемый восторг: Андрей Андреевич словно растаял в воздухе, и на его место вернулся прежний Дрон — раздолбай и любитель выпить.

Дрон, — думал я, — старый добрый Дрон…

— Послушай, Дрон, — сказал я с теплом в голосе, — а как там поживает Санёк? — видимо, я совсем расчувствовался, раз позволил себе такое, и Дрон нахмурился.

— Не знаю, переехал он, — ответил Дрон, — с тех пор и не общаемся.

— А Лютый? Как его?… Олег, вроде…

— Олег умер, — ещё более мрачно ответил он. — Ещё лет пять назад. «Передоз».

— М-да, — протянул я. Желая как-то загладить вину за неприятный вопрос, я лихорадочно вспоминал имена других персонажей нашей бурной юности: — А Пашка? Из пятого подъезда.

— А этот сидит, — лицо Дрона стало совсем унылым, — ещё долго будет сидеть…

Двери лифта открылись, и Дрон шагнул вперёд. Перед тем, как они заново закрылись, он попрощался:

— Пока, — упавшим голосом произнёс Дрон и скрылся в кабинке.

Короткий разговор оставил совсем неприятный осадок.

Ну и чёрт с ним, — решил я. — Что такого-то? Я просто задал несколько вопросов, откуда ж мне было знать, что ответы на них будут столь печальными?.. И кто меня за язык дёргал?

Я постарался выкинуть его из головы, посмотрел на дверь перегородки и понял, что туда, за эту перегородку, мне сегодня не попасть. Не вломишься же сейчас к совершенно незнакомым людям с абсолютно дикими требованиями. Видимо, придётся уйти и вернуться сюда ещё раз, в другой день.

Ситуация напоминала уравнение, почти решённое, приведённое в удобоваримый вид, когда общие множители уже выведены за скобки, а ненужные члены сокращены. Осталось подобрать одно значение, подставить число вместо одной единственной переменной, дверь откроется сама собой, а я получу то, зачем пришёл сюда.

Но это будет не сегодня, это будет в другой день.

——————-

Поиски покоя приводят к беспокойству (понедельник)

Хорошая квартира (сентябрь 1999 года)

Уцелел (понедельник)

Очень нехорошая квартира (сентябрь 1999 года)

Троллинг как смысл жизни (вторник)

Три дебила (октябрь 1999 года)

Гидродинамика пиара (вторник)

Стигматы? (ноябрь 1999 года)

Будни патриотов (среда)

Явление героини (декабрь 1999 года)